Путь Воинов - Страница 4

Ялмар с ещё несколькими ребятами из гитлерюшенда бросились в драку, и насильники разбежались от мальчишек, орудовавших ремнями с ножами в ножнах, скуля, как побитые щенки.

Ялмар посмотрел в лицо сидящей на мокрой земле девчонки. И увидел не разбитые губы, не синяки, а глаза. Ненавидящие и такие же светлые, как у него самого.

Тогда Ялмар выстрелил ей в лоб из своего FG45. Киссель подарил ему МР после этого случая.

А 16-го апреля русские начали наступление...

...Ялмар плохо запомнил, как и что было. 114-й перестал существовать почти сразу. Командир батальона просто сбежал. Большинство фольксштурмовцев тоже разбежалось или погибло сразу, даже не успев увидеть врага — в небе были только русские самолёты, их танки шли волнами без конца.

Да и потом — русские солдаты, имевшие за плечами двух-трёхлетний опыт войны, легко расправлялись с ополченцами.

Исключений было немного. И Ялмар оказался одним из них. Он поджёг русский танк из найденного «Фауста». Потом убил нескольких русских; скольких — не запомнил.

Остатки батальона загнали в лес Мускауэр Форст, и Киссель повёл группу — человек десять ЭсЭсовцев и вдвое больше фольксштурмовцев — на юг, на соединение с дивизией «Великая Германия», оборонявшей восточный берег Шпрее.

Ялмар больше не думал о том, сочтут ли его смелым или трусом. Он просто шёл впереди отряда — посменно с другими — или волок на пару с кем-нибудь носилки, на которых лежал раненый ЭсЭсовец.

Первую ночь они провели просто под елями, сбившись в кучу и вслушиваясь в грохот канонады со всех сторон, особенно — с севера...

Ночью раненый ЭсЭсовец застрелился. Он, наверное, мог бы выздороветь даже в условиях войны. Но его нужно было тащить, и он это понимал. Ялмар взял себе его «вальтер» — и никто не возразил. А утром они прямо лоб в лоб столкнулись с русскими гвардейцами.

И дальше Ялмар шёл один. Он опять кого-то убил в этом суматошном лесном бою среди чёрных деревьев. Это был настоящий бой. Те, с кем столкнулись гвардейцы, не собирались бросать оружие...

Днём Ялмар нашёл Кисселя. Оберштурмфюрер лежал в снарядной воронке со «шмайсером» наизготовку, а неподалёку — трупы троих убитых русских. Ноги Кисселя были раздроблены в коленях очередью ППШ, у него оставались последний магазин и трофейная граната.

Ялмар хотел выволочь его из воронки и тащить дальше. ЭсЭсовец приказал не валять дурака, потом отдал гранату, несколько патрон к «вальтеру» и приказал убираться.

Но Ялмар всё-таки вытащил его, едва не надорвавшись — и поволок на плащ-палатке — на юг, к позициям дивизии, не слушая, как Киссель ругается на трёх языках. Оберштурмфюрер умер той же ночью. Оказывается, он был ранен ещё и в грудь...

Ялмар зарыл его и долго, трудно плакал над невысоким холмиком злыми слезами, обжигавшими, как кипяток. Плакал, мечтая лишь об одном: чтобы появились русские. Он бы дрался, он бы стрелял, он бы кусался и рвал их, пока его не изрешетили бы...

Но русских не было — лишь гром боёв доносился отовсюду, и Ялмар вдруг понял, что фронт сместился — на севере и юге теперь тихо, а стрельба идёт... оттуда, оттуда, где проходил третий, последний рубеж обороны.

Он не знал, что это были бои 18 апреля за Шпремберг. Но понял другое — русские уже обогнали его. Они впереди, он — у них в тылу.

Более слабого человека эта мысль сломала бы. Но Ялмар успел потерять всё, что только можно потерять. Где-то ещё были немцы, которые сражаются — и он пошёл следом за грохотом фронта...

...19 апреля он переплыл Гросс Шпрее. Река ещё несла лёд, серая, хмурая вода пугала даже самим видом, по ней иногда проплывали мусор и трупы.

Он чуть не умер, когда, толкая перед собой уложенные на связку камыша форму, снаряжение и оружие, голышом сделал первый шаг в эту черноту, похожую на ожившую ночь. Взрослый не выдержал бы, у взрослого остановилось бы сердце.

Ялмар, хоть едва не задохнулся, выплыл, выдержал, добрался до берега.. Страшно хотелось спать, рот раздирало зевотой, тело онемело, мозг работал с трудом... Кое-как одевшись, он пошёл куда-то на запад, и уже через пару часов его начало лихорадить.

Последнее, что он помнил — каменную арку без ворот, падавшую на него.

На самом деле — это упал он. Без сознания, у ворот фольварка.

* * *

Ялмар пришёл в себя 27 апреля. Берлин ещё держался, и фюрер ещё был жив. Но мальчик не знал ни того, что сейчас 27-е апреля, ни, что держится Берлин, ни, что фюрер жив.

Он знал только, что лежит на мягкой кровати под медвежьей шкурой, ему тепло, и на полу — разноцветные пятна света, пробившегося через витраж, на котором Святой Георгий поражает дракона.

Ялмар сел. Голова кружилась, руки были слабыми, как две варёные макаронины. Комната вокруг оказалась большой, перевёрнутой до предела — кровать выглядела единственным порядочным местом. Форма, оружие, снаряжение — всё лежало рядом, на столике.

Значит — не русские. Он не в плену... За окном была весна. Настоящая — не чёрная и мокрая весна середины апреля, в которой он пробирался через лес, а почти майская, с птицами и первой зеленью на ветках.

Ялмар попытался дотянуться до формы, но не смог — резко вспотел, зашумело в ушах, голова пошла кругом окончательно, и он обессилено брякнулся на шкуру, зажмурив глаза; мир противно вертелся и качался.

Он даже не услышал, как кто-то вошёл. А когда открыл глаза — на краю кровати сидел мальчишка лет десяти-двенадцати. Хорошо одетый, не исхудалый, но с печальными глазами затравленного и напуганного зверька.

— Привет, — сказал Ялмар и не узнал своего голоса — он был слабый и чужой.